Доклад секретаря Саратовской епархиальной комиссии по канонизации подвижников благочестия, члена Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви священника Максима Плякина на пленарном заседании XVI Межрегиональных образовательных Пименовских чтений.

Прежде чем перейти непосредственно к теме настоящего доклада, необходимо изложить некоторую предысторию, показывающую, почему именно Православная Церковь на русской земле была поставлена перед необходимостью изыскивать пути и методы духовного просвещения детей и молодежи, отличные от наработанных в течение предшествующих столетий.

Завершающийся 2018 год был для Русской Православной Церкви не только годом столетия мученической кончины огромного сонма новых страдальцев, в том числе Царственных страстотерпцев и архипастыря-первомученика Владимира, Митрополита Киевского, но и столетием целого ряда законодательных актов Советской власти, прямо или косвенно затронувших жизнь и деятельность Православной Церкви в Советской России.

Самое сильное влияние на церковную жизнь оказал, несомненно, декрет Совета народных комиссаров РСФСР «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», вступивший в силу 5 февраля 1918 года. Нашей темы непосредственно касается §9 этого декрета, который гласит: «Школа отделяется от церкви. Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается. Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом» [1].

Также 15 февраля 1918 года появилось постановление Государственной комиссии по просвещению «О светской школе» [2], которое установило, что «преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, состоящих в ведении Народного комиссариата по Просвещению, и исполнение каких-либо религиозных обрядов в стенах школы не допускается». 22 августа 1918 года Наркомпрос потребовал в недельный срок (до 1 сентября того же года) закрыть все домо́вые церкви при учебных заведениях, антиминс передать верующим, церковное имущество — Наркомату имуществ, капиталы учреждений оставить самим учреждениям [3]. 24 августа того же года Государственная комиссия по просвещению предписала закрыть все духовные учебные заведения (вне зависимости от источника финансирования) и передать их здания местным органам власти, разрешив открывать только богословские курсы для лиц старше 18 лет [4].

За передачей церковных школ Наркомпросу и запрещением на преподавание Закона Божия в общеобразовательных учебных заведениях «последовали запреты на преподавание Закона Божия вне школы — в храмах, частным образом на квартирах, на обучение религии детей до 18 лет, запрет на групповые занятия» [5].

Реакция Церкви на начавшееся вытеснение религии из общественной сферы, в том числе из сферы образования и просвещения детей и молодежи, последовала незамедлительно: 7 февраля Священный Поместный Собор, трудившийся в Москве с августа 1917 года, издал «Соборное постановление по поводу декрета совета народных комиссаров об отделении Церкви от государства» [6]: «1. Изданный Советом Народных Комиссаров декрет об отделении Церкви от государства представляет собою, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения.

2. Всякое участие как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары вплоть до отлучения от Церкви (в последование 73 правилу святых Апостол и 13 правилу VII Вселенского Собора)».

То, что столь резкая оценка декрета не была ни преувеличением, ни преднамеренной антисоветской акцией, видно из обнародования позиции самой Советской власти. Так, передовица «Известий» от 6 мая 1922 года гласила, в частности: «По смыслу декрета об отделении церкви от государства существование “церковной иерархии”, как таковой, невозможно. Декрет предусматривает только существование отдельных, не объединенных между собой никакой административной властью, религиозных общин» [7]. Таким образом, целью декрета открыто провозглашалось уничтожение видимой церковной организации, чье бытие неразрывно связано как с церковной иерархией, так и с объединением между собой православных общин на какой-либо территории, известным в каноническом праве как принцип поместности Церкви.

И важнейшая роль в этом процессе уничтожения земного тела Церкви отводилась пресечению научения в вере и благочестии новых поколений. Современный исследователь отмечает, что к 1923 году «Церковь… была вытеснена из важнейшей для нее области общественного служения — школьной системы. < … > В первые советские годы родители пытались дать религиозное образование своим детям в храмах и на дому. Но вскоре антирелигиозная кампания стала всеобъемлющей, родителей обязывали воспитывать детей в коммунистическом духе; в противном случае следовало лишение родительских прав, а детей отправляли в детские дома» [8].

Закономерным итогом молодежной и образовательной политики советского государства стало включение в Уголовный кодекс РСФСР, вступивший в силу 1 июня 1922 года, статьи 121, которая предусматривала наказание принудительными работами на срок до 1 года за «преподавание малолетним и несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных или частных учебных заведениях и школах». Как показывала правоприменительная практика советских судебных и репрессивных органов, статья 121 толковалась расширительно: даже беседы священника с детьми на религиозную тему можно было квалифицировать как нарушение закона. Такое толкование позволяло отправлять на принудительные работы всякого неугодного священнослужителя или мирянина. Таким образом, научение вере несовершеннолетних уже официально рассматривалось в Советской России как уголовное преступление.

Ряд нормативных документов РСФСР более раннего времени [9] уже ограничивал религиозное обучение для детей: преподавание вероучения детям, не достигшим 18 лет, разрешалось в группах не более трех человек. Впоследствии (особенно с изданием дискриминационного постановления ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» от 8 апреля 1929 года) дозволенное декретом 1918 года частное преподавание религии интерпретировалось исключительно как право родителей обучать религии собственных детей.

Упомянутое постановление «О религиозных объединениях» [10], в частности, гласило (§17): «Религиозным объединениям воспрещается: < … > в) организовывать как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т. п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь. В молитвенных зданиях и помещениях могут храниться только книги, необходимые для отправления данного культа».

Следом, 18 мая 1929 года, постановлением XIV Всероссийского Съезда Советов была внесена поправка к статье 4-й Конституции РСФСР, в которой при сохранении возможности ведения антирелигиозной пропаганды отменялось право граждан на религиозную пропаганду с заменой его на «свободу религиозных исповеданий». Допускалось молиться, читать религиозные книги, участвовать в богослужении, креститься, исполнять религиозные обряды, но вести разговоры на религиозные темы запрещалось. Проповедь в храме могла быть классифицирована как «религиозная пропаганда». Еще ранее начался контроль за произнесением проповедей, и тексты рассматривались на предмет «антисоветского» и «контрреволюционного» содержания [11].

Всё вышеперечисленное принуждало людей Церкви изыскивать пути воспитания своих детей в религиозном духе — в храмах, на дому «частным образом». Однако все вовлеченные в процесс построения духовно-нравственного образования в условиях гонений понимали, что, пытаясь передать церковный опыт детям, они оказываются вне закона и фактически в подполье.

На некоторых примерах из истории Православной Церкви в XXстолетии, преимущественно связанных с нашей родной землей, я постараюсь проиллюстрировать этот поиск путей передать веру и закон благочестия молодым людям, несмотря на давление гонителей-богоборцев.

В своем «Дневнике инока» приснопамятный епископ Саратовский и Балашовский Вениамин (Милов; 1897–1955) оставил такую запись о своем первом аресте (на тот момент он в сане архимандрита состоял наместником Покровского мужского монастыря в Москве): «28 октября 1929 года, в ночь с воскресенья на понедельник, мне одновременно были присланы две повестки: одна в Моссовет для сдачи ликвидируемого храма, другая — на мой арест. После домашнего обыска отвезли меня на Лубянку, где находится ГПУ, затем прямо в Бутырскую тюрьму. Здесь меня сфотографировали и в течение полутора месяцев сидения трижды глубокой ночью вызывали на допрос. Обвиняли в том, что ко мне на квартиру якобы ходили дети, носили продукты и я, вероятно, учил их Закону Божию. Поводом к подозрению послужил массовый наплыв детей в наш храм по праздникам. Дети любят искреннюю ласку. Я всегда относился к ним со всей сердечностью как к чистым сосудам Божиим, воплотителям относительной невинности. Они чувствовали мою непритворную тягу к ним, мое теплое обращение и отвечали взаимной привязанностью. Это не укрылось от наблюдения, дало повод для ареста и составило главное содержание обвинения. При каждом допросе мера пресечения менялась: то мне грозила ссылка в Вятку, то в Вологду, Архангельск или Казахстан, то заключение в Вишерские или Соловецкие лагеря. 24 ноября объявили приговор: меня высылали в Соловецкий лагерь сроком на три года» [12].

Что именно скрывалось за «обучением Закону Божию», мы узнаём из письма епископа Вениамина Генеральному прокурору СССР от 12 января 1955 года: «Перед закрытием монастыря в 1929 году меня арестовали и после одного допроса в Бутырской тюрьме выслали на 3 года из Москвы в Соловецкий испр[авительно]-труд[овой] лагерь по ст[атье] 58 п[ункт] 10 — “за преподавание Закона Божия”, тогда как я проводил в храме в некоторые дни лишь обычные беседы по толкованию Евангелия» [13].

Из этого письма следует два весьма важных вывода: во-первых, не имея возможности дать детям полноценное духовное образование, архимандрит Вениамин сосредотачивается на главном: разъяснении евангельского текста. Это тот минимум, без которого невозможна полноценная духовная жизнь, тот фундамент, на котором строится здание благочестия. Но, во-вторых, это понимали и гонители — возвещение Евангелия было совершенно четко квалифицировано как преподавание Закона Божия (хотя о полноценном образовательном процессе речи, разумеется, не шло) и, как таковое, — как антисоветская агитация и пропаганда (содержание 10-го пункта 58-й статьи УК РСФСР в редакции от 6 июня 1927 года).

31 марта 1933 года ОГПУ по Орловскому округу Центрально-Черноземной области был арестован епископ Кинешемский Василий (Преображенский; 1876–1945). На допросах в кинешемской тюрьме, куда был этапирован святитель, он рассказывал о своем религиозном пути. Как был до революции в Англии и с интересом там наблюдал за христианским студенческим движением, как вернулся в Россию и здесь сам стал участником московского студенческого кружка. Как впоследствии сам создал евангельские кружки и что к октябрьскому перевороту он отнесся совершенно отрицательно. Некоторое время думал, что в результате закона об отделении Церкви от государства она обретет свободу от государственного насилия, но скоро государство открыло жесточайшее гонение на Церковь.

Упомянутые святителем евангельские кружки он начал создавать еще до своего рукоположения в священный сан. Первый кружок возник в 1918 году в деревне Балахонка Кинешемского уезда Костромской губернии: молодежь, вдохновленная беседой с Вениамином Сергеевичем (имя епископа Василия в миру.— Прим. ред.), начала собираться в доме одной из прихожанок, пели молитвы, читали Евангелие. Народ сердцем почувствовал, что проповедник предложил им самое нужное, без чего невозможно жить. В кружке читались жития святых, пелись уставные церковные песнопения и любимые народом духовные стихи. Следующий, детский, евангельский кружок был организован при Вознесенском храме города Кинешмы. В 1926–1927 годах были организованы кружки в деревне Анаполь Палкинского района Ивановской промышленной области, где он жил после ссылки в Зырянский край, в городе Вязники ИПО, где святитель временно управлял Вязниковским викариатством, и еще в нескольких населенных пунктах. Именно в Вязниках беседы на Евангелие, которые епископ Василий вел в храме и в кружках, удалось собрать в одну книгу. Рукопись книги он передал доверенным людям в Кинешме, и они переписали ее от руки.

Машинописная копия бесед священноисповедника Василия дошла до наших дней, они многократно издавались, начиная с 1996 года [14]. Благодаря этому сегодня мы можем словно услышать голос архипастыря-исповедника, который, как и епископ Вениамин, избрал основой для бесед Святое Евангелие. Эти беседы — не толкование в привычном смысле слова. Это именно беседы, применение евангельского слова к обстоятельствам жизни. Святитель много говорит о том, как именно должна строиться жизнь христианина, и говорит об этом, опираясь на слова нашего Спасителя.

Финал следственного дела был закономерен: исповедника обвинили в том, что он, «являясь противником советской власти, ориентируясь на реставрацию государственной власти, в 1918 году создал сеть контрреволюционных кружков — филиал Истинно-Православной Церкви, ставивший своей задачей через религиозное антисоветское воспитание религиозных масс свержение существующего строя», и приговорили к пяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Евангельское просвещение было квалифицировано как подготовка свержения существующего строя.

Примечательно, что святитель Василий основой для своих бесед избрал Евангелие от Марка, самое короткое, обращенное к христианам из язычников. Видимо, духовное состояние его аудитории требовало именно такого подхода к возвещению Благой Вести. Много позже описываемых событий митрополит Сурожский Антоний (Блум; 1914–2003), обращенный ко Христу именно через чтение Евангелия от Марка [15], вспоминал: «Я стал верующим, встретившись именно с этим Евангелием; и это не случайно. Если бы я взялся читать Евангелие от Матфея, которое было обращено к иудеям, верующим евреям того времени, или Евангелие от Иоанна, которое очень глубоко погружено и в философскую, и в богословскую мысль, я, вероятно, не понял бы их, когда мне было четырнадцать лет. Евангелие от Марка было написано учеником апостола Петра именно для таких молодых людей, молодых дикарей, каким я был в то время, написано для того, чтобы дать представление об учении Христа и о Его личности тем молодым людям, которым больше всего это было нужно… Оно написано коротко, сильно и, надеюсь, дойдет до души других людей, так же как оно перевернуло мою душу и преобразило мою жизнь» [16].

Еще одну сеть кружков создал в Новгородской епархии викарный епископ Череповецкий Макарий (Опоцкий; 1872–1941). В 1924 году в селе Богородское Череповецкого уезда, где жил архипастырь, из собравшегося вокруг своего епископа круга единомышленников родились небольшое братство и кружок-сестричество. В задачи братства входили христианская взаимопомощь, общий труд, общий стол, братство заботилось также о христианском просвещении. Средства братства состояли из добровольных пожертвований верующих и личного заработка отдельных членов братства. В феврале 1926 года на основании доноса началось предварительное следствие по делу братства. Братчикам было предъявлено обвинение в хранении и распространении агитационной литературы контрреволюционного характера, а также в преподавании малолетним и несовершеннолетним религиозных вероучений. Владыка Макарий был приговорен к трехлетнему заключению в концлагере. Летом 1926 года, после окончания следствия и вынесения приговора, епископ Макарий был этапирован на Соловки.

Разумеется, просветительская работа велась не только епископатом, но и приходским духовенством. Вот несколько зарисовок из следственных дел приходских священников Саратовской епархии.

31 октября 1937 года в селе Рыбушка Саратовского района был арестован священник Косма Никифорович Петриченко [17] (1869–1937). Один из «свидетелей» показал, что Петриченко «всячески старался затемнить глаза женщинам и детям-пионер[ам] и комсомольцам отдельным[и] религиозными предсказаниями». По воспоминаниям внучки священномученика Космы, Елены Матвеевны Бондаревской, «односельчане очень любили своего простого и доброго священника: и старые, и малые. Со взрослыми он занимался, объяснял основы веры, совершал требы на дому, когда закрыли храм. С детьми был ласков, все время угощал ребятишек чем-нибудь вкусненьким. Они звали его “дед Кузьма” и с удовольствием приходили в гости. Дом всегда был полон людьми, которые шли к отцу Косме за утешением, поддержкой, советом».

14 декабря 1937 года был арестован священник села Самодуровка Вольского района Иаков Логинов [18] (1878–1938), бывший надзиратель Саратовской миссионерской школы и помощник миссионера по ведению миссионерских собеседований в саратовской Киновии. Поводом к его второму [19] аресту послужил донос, в котором отец Иаков обвиняется в том, что совершил крещение ребенка. В доносе упоминается о том, что после возвращения из заключения отец Иаков «занимался внедрением снова религиозного обряда среди населения», а также «дурманит головы молодым». Эти строки доноса — свидетельство того, что миссионер и после узилища не оставил благовествование Слова Божия своим односельчанам, особенно обращая внимание на молодежь, подвергавшуюся в те страшные годы особенно тщательной идеологической обработке со стороны гонителей. Доносчик между прочим сообщает: «Я его крепко изругал и спросил: — значит из тебя поповскую дурость не перевоспитали? — а он мне ответил: “никогда нас со святыней не разлучат”».

7 сентября 1934 года в селе Корнеевка Краснопартизанского района был арестован священник Иоанн Заседателев [20] (1864–1942). Он и арестованные вместе с ним священники обвинялись в том, что «группа под флагом религии вела организованную борьбу против Советской власти: размножала и распространяла а[нти]с[оветскую] литературу религиозного характера, вербовала себе единомышленников из числа учащейся молодежи, колхозников и единоличников, нелегально обучала детей школьного возраста “закону божьему”, вела среди населения антисоветскую и антиколхозную агитацию». Священномученик Иоанн был приговорен к трем годам ссылки в Казахстан, в которой он пробыл, однако, на год больше.

Во второй раз отец Иоанн был арестован 18 сентября 1941 года [21]. В доносе на него в качестве свидетельства «ненависти и злобы к Сов[етской] власти» приводились его слова: «Я остался таким же крепким, каким и был, своим учением — проповедью Божией — многих людей убеждаю против неверов-коммунистов, меня не только пожилые слушают, но через меня слово Божие воспринимают и молодежь, и от своего дела я не отступлю». Приговоренный к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере, мученик, однако, содержался в таких условиях, что до лагеря его не довезли: он скончался на железнодорожной станции недалеко от лагеря от правосторонней пневмонии и истощения.

Мы не располагаем, к сожалению, столь же впечатляющими свидетельствами просветительской работы этих пастырей, как сохранившиеся «Беседы на Евангелие» святителя Василия Кинешемского. Но и скупые строки воспоминаний и архивных документов позволяют нам сегодня увидеть самоотверженный подвиг служителей Господних, которые не только словом возвещали Иисуса Христа распятого (см.: 1 Кор. 2,2), но и сами стали свидетелями Божьими, которые, по слову Священного Писания, получили венцы жизни, которые обещал Господь любящим Его (см.: Иак. 1, 12).

[1] Законодательство о религиозных культах. М.: Юридическая литература, 1969. С. 52.

[2] Газета Рабочего и Крестьянского Правительства. 1918. 21 февраля.

[3] Сборник декретов и постановлений Рабочего и Крестьянского Правительства по народному образованию. Вып. 1 (с 28 октября 1917 по 7 ноября 1918 г.). М., 1919. С. 18–19.

[4] Там же. С. 28.

[5] Синельников С. П. Отмена православного образования в Советском государстве в 1917–1929 годах // Вестник церковной истории. № 1/2, 2013. С. 323.

[6] Церковные ведомости. 1918, № 3–4. С. 20–22.

[7] Известия. 1922. № 99/1538. С. 1.

[8] Синельников С. П. Отмена православного образования в Советском государстве в 1917–1929 годах // Вестник церковной истории. № 1/2, 2013. С. 323.

[9] В частности, декрет Всероссийского центрального исполнительного комитета РСФСР от 13 июня 1921 г. и инструкция Народного комиссариата внутренних дел РСФСР, изданная 21 января 1921 г.

[10] Законодательство о религиозных культах. М.: Юридическая литература, 1969. С. 76–77.

[11] См., напр., §12 (о проповедях) циркуляра Народного комиссариата юстиции РСФСР от 3 января 1919 г.

[12] Епископ Вениамин (Милов). Дневник инока. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1999. С. 133–134.

[13] Генеральному прокурору С. С. Р. (sic!) гр. Милова Вениамина Дмитриевича // Дело епископа Саратовского и Балашовского Вениамина (Милова Вениамина Дмитриевича) [Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете министров СССР]. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 7. Д. 25. Л. 7.

[14] Святитель Василий, епископ Кинешемский. Беседы на Евангелие от Марка. М.: Отчий дом, 1996.

[15] Причем обращение будущего митрополита Антония произошло примерно в то же время, в какое свщисп. Василий обращался к своим молодым слушателям в евангельском кружке: в 1928 г.

[16] Предисловие от автора // Антоний Сурожский, митр. Беседы на Евангелие от Марка. М.: Никея, 2013.

[17] Архив УФСБ по Саратовской области. Архивно-следственное дело № ОФ-28147.

[18] Архив УФСБ по Саратовской области. Архивно-следственное дело № ОФ-26533.

[19] Архив УФСБ по Саратовской области. Архивно-следственное дело № ОФ-23474.

[20] Архив УФСБ по Саратовской области. Архивно-следственное дело № ОФ-22580.

[21] Архив УФСБ по Саратовской области. Архивно-следственное дело № ОФ-6544.