«Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче, утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен…». В субботу 16 февраля, на утрене, которая, напомню, совершается вечером после вечерни, мы услышим, наконец, эту исполненную скорби и света песнь духовной весны — времени подготовки к Пасхе. И ни с чем не сравнимое, не передаваемое словами великопостное и пасхальное чувство возникнет — надеюсь и желаю — в душе каждого прихожанина… Но до Великого поста останется еще три недели, а на языке Церкви — три седмицы; неделей в Церкви называется именно воскресный день. Эти недели, как и следующие за ними седмицы, будут для нас особыми — подготовляющими к Великому посту. Сегодня мы расскажем о двух из них.

17 февраля — первая из трех — Неделя о мытаре и фарисее.

Казалось бы, всем давно известна эта история, и слово «фарисейство» стало нарицательным; и все же, давайте всмотримся в нее поглубже, чтобы ответить себе на вопрос: почему подготовка начинается именно с этой рассказанной Христом притчи (см.: Лк. 18, 9–14)?

Апостол и евангелист Лука сразу обозначает ее смысл и адрес: Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу…

Считать себя лучше других, хотеть быть лучше других, самоутверждаться за счет тех, кто представляется худшим, — эта потребность лежит очень глубоко в греховной человеческой природе: вряд ли кто-то из нас до конца от нее чист. В ее основе — гордость: сознательное или бессознательное стремление человека сотворить кумира из самого себя, из собственной личности, обзавестись неким собственным, независимым от Бога «человеческим достоинством» и ценностью. Однако гордость наша на самом деле жалка и труслива — она всегда боится уязвления: отсюда ее агрессия, стремление утверждаться за счет других — «худших». Преподобный Иоанн Лествичник, игумен горы Синайской: «Начало гордости — корень тщеславия; средина — уничижение ближнего, бесстыдное проповедание своих трудов, самохвальство в сердце, ненависть обличения; а конец — отвержение Божией помощи, упование на свое тщание, бесовский нрав».

Агрессия гордости проявляется и в «обычной» жизни, и в религиозной, церковной — сегодня, как и в ветхозаветные времена. Это один из порожденных нашим грехом парадоксов: мы искренне (фарисейство — не синоним притворства!) обращаемся к Богу, но утверждаем и возвышаем при этом — самих себя: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю… Так молится сам в себе (про себя, мысленно) фарисей — хранитель и учитель ветхозаветного Закона, человек, всеми почитаемый и благополучный.

Заметим, основания для самопохвал у него есть: он действительно несет нелегкую ношу, и несет ее безупречно. И не то чтобы Господь этого не видел: не говорится ведь в притче, что молитва фарисея отвергнута, что он осужден, нет, лишь то, что мытарь пошел оправданным в дом свой более, нежели фарисей. Кто такой мытарь? Сборщик налогов в пользу Римской империи, то есть в пользу оккупантов Израиля; предатель, подобный полицаю. Соплеменники его не любят… а, не любя, естественно, самоутверждаются за его счет: мы-то, слава Богу, не мытари!

Мытарь же себя не утверждает, он никаких оправданий, никаких причин возвысить себя не ищет. Он, может быть, и гораздо худшее о себе самом знает, нежели то, что все о нем думают и говорят. Он не смеет даже поднять глаз на небо; вся его надежда — на милость Божию, а в себе самом никакой надежды, никакой опоры, никакой ценности он не видит.

Фарисей, идя к Богу, надел богатые одежды своих достоинств — не только мнимых! — а мытарь перед Богом гол. Мытарь перед Творцом весь, то есть он целостен, а фарисей раздвоен — он и перед Богом, и перед собой любимым, то есть как бы перед зеркалом своей гордости. Мытарь искренен, фарисей лукав, хотя и не намеренно. Вот почему всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится — этими словами Спаситель завершает Свою притчу.

В Неделю мытаря и фарисея мы должны услышать призыв — постараться стать целостными, прямыми, простыми перед Богом. Для этого нужно оставить свою гордость, свой «самоцен» (выражение святителя Феофана), свою привычку считать себя лучше ближнего… Ну хотя бы вот этого, стоящего в церкви рядом с нами — алкоголика, трижды доходившего до белой горячки, а последний год живущего в режиме «вроде бы завязал, но вот опять сорвался».

Спонтанный откровенный разговор с таким человеком заставил меня однажды увидеть мое фарисейство; понять, что вот этот мой собеседник с нездоровым цветом лица и трясущимися руками — ближе к Богу сейчас, чем я. И это был очень важный момент моей духовной жизни.

*   *   *

24 февраля — Неделя о блудном сыне.

И эта Христова притча (см.: Лк. 15, 11–32) тоже вроде бы известна всем, и выражение «возвращение блудного сына» вошло в обиход. Но она так богата смыслами, эта притча, что в нее нужно всматриваться вновь и вновь. И каждый раз главным для нас станет что-то другое. Когда-то мы задумаемся о той свободе, которую предоставил отец своему зарвавшемуся отпрыску, беспрекословно отдав ему часть имения и отпустив его в дальнюю сторону. Когда-то нас поразят слова придя же в себя… Что значит прийти в себя, прийти в сознание, когда и как происходит это с человеком — подлинное осознание собственной жизненной ситуации, прозрение?.. Был ли в нашей жизни такой момент? Что именно мы в этот момент увидели, осознали?

А в следующий раз мы задумаемся о том недостижимом, кажется, для нас смирении, которое проявил блудный сын, отказавшись от притязаний на сыновство, решив проситься к отцу в наемники. И — о том, почему отец увидел возвращающегося сына издалека — не потому ли, что все время, все эти годы ждал его, всматриваясь в уходящую за горизонт дорогу?..

И, конечно, мы должны ясно понимать, почему не взял отец раскаявшегося сына ни в какие наемники, а принял — именно как любимого сына. Ответ на этот вопрос — чуть выше, в той же пятнадцатой главе: Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии.

Наконец, мы призваны понять обиду старшего сына, того, который много лет служил отцу, подчиняясь ему беспрекословно, и не получил никакой награды — в то время, как этот твой сын (заметьте, старший не называет здесь младшего братом!) — получил сразу и перстень (знак наследника!), и лучшую одежду, и обувь, и такой пир…

Не приходилось ли нам с вами переживать нечто подобное: «Почему ему это дают, почему не мне?.. Я столько лет…»

…и все мое твое — эти слова отца из Христовой притчи — а вернее, Отца с большой буквы — я повторяю всякий раз, когда меня посещает что-то, похожее на зависть или ревность. Повторяю, чтобы понять, что ничем на самом деле не обделена; что глупо ревновать о какой-то части земных благ, когда у тебя есть уже целое — и непреходящее; и уж тем паче глупо, страшно и пагубно держать из-за этого зло на брата или сестру.

«Покаяния отверзи ми двери…» — впрямь, эти две притчи — как створки дверей, за которыми открывается для каждого из нас путь покаяния, прихода в себя, освобождения от того, что препятствует возвращению в Отчий дом.

«Употребим время, назначенное святою Церковью для приуготовления к подвигам Святой Четыредесятницы, сообразно его назначению, — проповедовал святитель Игнатий Брянчанинов в Неделю о блудном сыне. — Употребим его на созерцание великого милосердия Божия к человекам и к каждому человеку, желающему посредством истинного покаяния примириться и соединиться с Богом. Время земной жизни нашей бесценно: в это время мы решаем нашу вечную участь. Да даруется нам решить вечную участь нашу во спасение наше, в радование нам! Да будет радование наше бесконечно!»

Газета «Православная вера» № 03 (623)