Беседа с правящим архиереем нашей епархии митрополитом Саратовским и Вольским Игнатием в конце года уже становится для нас традицией. Вопросы хочется задать именно те, которые волнуют, которые «болят», которые просят своего разрешения. Ведь не «отчета о проделанной работе» ждут наши читатели, православные саратовцы, как бы ни была эта работа важна и нужна, а осмысления происходящего со всеми нами — с Церковью, с обществом.

— Владыка, Вы выросли при храме, в приходской общине, и сейчас Вы постоянно служите, проповедуете, общаетесь с людьми, видите их лица, глаза… Каков он, сегодняшний прихожанин, чем он отличается от прихожанина десяти-, двадцатилетней давности? Чего он ждет сегодня от Церкви, от священнослужителей, что получает… и чего, может быть, недополучает? И что надо делать сегодня, чтобы никто не уходил из храма «голодным»?

— Вряд ли можно говорить о каком-то среднестатистическом прихожанине: каждый человек имеет свою ценность, каждый человек — это особый мир, и у каждого свои чаяния, свои потребности. Хотя, конечно, влияние времени чувствуется, и какие-то изменения происходят. Во-первых, сегодняшний прихожанин в среднем гораздо моложе, чем раньше. Я застал то время, когда в храмах были одни пожилые женщины: мой отец служил в селе, действующих храмов было совсем немного, и в праздник они были переполнены — но кем? В подавляющем большинстве — бабушками. Самым молодым из них было под шестьдесят. Потом, в 90-е, храмов стало больше, люди в них стали ходить разные, но много было таких, у кого, по известной евангельской притче, семя падало при дороге (см.: Лк. 8, 5) — они приходили в Церковь, следуя любопытству или моде. А сейчас я не вижу в храмах людей, которых привела бы в них мода. Сейчас остались те, кому это действительно нужно. И эти прихожане тоже очень разные, конечно. Среди них есть и интеллектуалы, и простые люди — кстати, простому человеку иной раз гораздо легче что-то объяснить, чем образованному, которому свойственно всегда настаивать на своем понимании вопроса.

Чего люди ждут сегодня от Церкви, от церковной жизни? В первую очередь — не слов каких-то красивых и мудрых, а любви. Любви и понимания. Ведь у каждого из этих людей проблем и горестей — больше, чем радостей. И каждому из них хочется быть услышанным, понятым и принятым. Это очень важно, и именно на это должно быть направлено воспитание пастырей. Здесь есть проблема: наша семинария дает очень хорошую теоретическую базу, но не дает необходимого практического опыта работы с конкретным человеком. И мы сейчас с администрацией семинарии думаем, как познакомить наших воспитанников с реальной пастырской жизнью, как дать им навыки взаимодействия с людьми еще в процессе обучения. Как научить главному — любви к людям.

Неплохо, например, чтобы семинарист вместе с опытным священником побывал в доме престарелых, посмотрел, как батюшка общается с этими несчастными стариками, как он их утешает. И не просто посмотрел, но и принял в этом участие. Я посещал дом престарелых, будучи молодым священником, и это был очень полезный для меня опыт. До сих пор помню женщину, которая продала квартиру на Севере и приехала жить к дочери, а дочь забрала ее деньги и сдала маму в дом престарелых. Мать ей звонит, и она, как только услышит, что это мама, сразу бросает трубку. И старушка эта все время плачет, плачет… Для студентов, которые имеют какие-то романтические представления о пастырском служении, очень полезно прийти в такое место или в детскую онкологию, скажем. Это зрелище отрезвляющее, вся шелуха сразу отпадает, когда посмотришь в глаза хотя бы одного такого ребенка. Думаю, что с этого нужно начинать, если мы хотим, чтобы наши семинаристы поняли: важнее любви и дороже человеческого отклика на эту любовь для священника ничего нет. Если есть контакт между пастырем и пасомыми — а мы должны помнить, что это не наша паства, это стадо Христово, а мы только приставлены его пасти — тогда все остальное приложится. Этого нелегко достичь, это путь жертвенный, и мы не обещаем нашим семинаристам легкой жизни.

— Что бы Вы сказали человеку, который сетует, что не находит в Церкви духовного руководства? Дескать, «оскуде преподобный»: батюшки-то у нас, может быть, и неплохие, но не удовлетворяют они меня, мне бы умудренного старца, истинного духовника…

— Такому человеку я ответил бы словами преподобного Гавриила Ургебадзе. Он говорил, что мы любим пороптать: «Что за священники у нас, нам бы святителя Николая, нам бы Иоанна Кронштадтского…» А появись у нас на приходе действительно Иоанн Кронштадтский, мы бы через неделю засыпали наше священноначалие жалобами: требовательный, бескомпромиссный, несговорчивый…

Но это с одной стороны. С другой — люди часто неправильно представляют себе пастырское окормление. Они стремятся переложить ответственность за себя и собственную жизнь на кого-то другого, мудрого и всезнающего, чтобы этот человек — духовный отец, старец — принимал все решения за них. Но Бог не для этого дал каждому из нас свободную волю. Предназначение духовника — совсем иное: помогать человеку продвигаться по духовному пути. И всегда есть черта, которую никакой духовный отец не должен переступать. Духовник может дать человеку совет, может предупредить о какой-то опасности, но он не может сказать ему: «Принимай монашество» или, напротив: «Женись». Это только собственный выбор человека. Если же такое вот «руководство» имеет место, это извращение самого понятия о духовничестве в Церкви.

— Но ведь бывает так, что человек ни на кого ответственность не перекладывает, а просто страдает от духовного одиночества, от того самого голода души…

— Есть Христос! У Него — ответы на все наши вопросы, разрешение всех наших недоумений. И Он всегда доступен. Но не надо думать, что ответ от Него можно каким-то чудом получить в готовом виде. Жизнь человека — это всегда поиск и всегда борьба за истину. Если бы мы получили разом ответы на все наши вопросы, мы перестали бы расти, развиваться, мы стали бы безвольными людьми, способными жить только на всем готовом.

— Церковь должна состоять из общин, и каждая приходская община призвана быть не случайным собранием людей, а единой духовной семьей. Но достичь этого непросто. На Ваш взгляд, насколько остро стоит сегодня у нас эта проблема? И что надо делать, чтобы каждый приход был действительно общиной, семьей?

— Вопрос это важный и непростой, здесь нет какого-то универсального рецепта. Разобщенность сегодняшних православных — это отражение состояния общества. Есть священники, которые стараются сплотить прихожан, но прихожане сами не очень хотят сплачиваться: для них важнее их собственная жизнь, семья, житейские проблемы. Есть такая практика: праздничное богослужение завершать общей трапезой, в первые века христианства это называлось агапой — трапезой любви. Но в наши дни далеко не каждый человек останется на эту агапу, многим нужно поскорее домой. Есть общие добрые, полезные дела, которые могут объединять людей, но, опять же, не всякий прихожанин найдет время, чтобы поучаствовать, скажем, в благотворительной ярмарке.

Кроме того, и священники у нас разные — просто по складу характера, по дарованиям своим, и ситуация на приходе может быть разной. В сельской местности, где все друг друга знают, общине проще стать теплой семьей, сплотиться вокруг священника. В городе, где через храм каждый день проходит много не знающих друг друга людей, это сложнее. Но какой-то костяк прихода всегда есть, люди взаимодействуют и друг с другом, и с клиром храма.

Иными словами, объединение прихожан надо стимулировать всеми доступными средствами, но не надо ждать, что это у нас непременно получится в каком-то идеальном виде. И не надо пытаться людей к этому принуждать, навязывать им что-то искусственно.

Случается ведь и другая крайность — когда община, сплотившаяся вокруг харизматичного батюшки, становится неким закрытым сообществом, и личность священника в этом сообществе заслоняет собой Личность Христа. И это уже напоминает секту. Или бывает — у нас это вряд ли распространено, но в православных приходах за границей случается такое — что влиятельные, состоятельные прихожане отодвигают священника в сторону и начинают сами руководить приходом и храмом, а священник даже сказать им ничего не может. Такая «демократия» тоже ни к чему хорошему не приводит.

Приход даже не создается, он рождается и воспитывается. Когда я был наместником Спасо-Преображенского монастыря в Рязани, у нас была приходская община при монастырском храме. И многие из тогдашних наших прихожан до сих пор поддерживают со мною связь, звонят мне, потому что духовная связь меж людьми иной раз крепче кровного родства, она не теряется.

— Есть ли в сегодняшней Церкви «проблема Марфы и Марии»? Нет ли опасности, что многообразная деятельность, пусть и нужная, и полезная — начиная с профилактики абортов и заканчивая детскими спортивными соревнованиями — вытеснит или отодвинет на второй план то «единое на потребу», ради чего Церковь существует?

— Этой опасности нет, есливсякое наше дело — это не мероприятие ради отчета, а дело евангельской любви. Делая добрые дела, не оставляя людей в их скорбях и трудностях, Церковь исполняет завет Христов и свидетельствует о Нем. И многие люди приобщаются к Церкви, видя ее созидательную деятельность, участвуя в ней. К примеру, в православный детский лагерь «Солнечный», который, надеюсь, возобновит свою работу будущим летом, приезжали не только воцерковленные дети; многие из них именно там познакомились с православием, там впервые участвовали в общей молитве, в богослужении. И среди нашего молодого духовенства сейчас есть те, чья встреча с Церковью произошла именно там. И точно так же сегодня в наш Центр детского и юношеского творчества при семинарии приходят не только дети из верующих семей; но, приходя к нам, они знакомятся с основами веры, получают представление о церковной жизни.

Многим людям сегодня Церковь представляется каким-то маргинальным сообществом — косным, узким, где одни запреты… Мало кто знает о той внутренней свободе и радости, которую дает человеку пребывание в Церкви; о той любви, которая в ней живет. И только непосредственно встречаясь с Церковью и ее людьми, человек может это увидеть. Потому «хлопоты Марфы» — это тоже наша миссия. Но главное для нас при этом, конечно, помнить слова Христа, защитившего Марию от упрека сестры: Мария же избрала благую часть, которая не отнимется от нее (Лк. 10, 42). Это иерархия ценностей: есть вещи важные, есть очень важные, но есть одна вещь — главная. Если мы о ней забыли, никакие наши дела нас не оправдают.

Нужно помнить и другие слова Христа: сие надлежало делать, и того не оставлять (Лк. 11, 42). То есть нужно искать баланс, правильно распределять свои силы и время. И, опять же, за разрешением сложных вопросов обращаться ко Христу: «Подскажи, Господи, вразуми, может быть, я что-то не так делаю, может быть, я куда-то в сторону ухожу». И Господь пошлет обстоятельства, которые сделают всё непонятное ясным для человека.

— Владыка, Вы предвосхитили мой следующий вопрос — о том, какой должна быть миссия Церкви сегодня. Под миссией я подразумеваю именно проповедь, направленную вовне, к тем людям, которые пока еще за церковной оградой. Они ведь на самом деле жаждут, они нуждаются в хлебе насущном, хоть этого и не осознают.

— Миссия вообще многогранна. Но на каждой такой грани нужно искать подход, искать ту точку соприкосновения, на которой наше слово будет уместно и понятно. Невозможно ведь просто так, посреди рок-концерта, например, выйти и заговорить о Боге. Миссия — это прежде всего люди, которые несут другим людям свое тепло, свою любовь, поддержку и тем самым — свою весть о Христе. Иногда общение с человеком может на другого так повлиять, что он пересмотрит всю свою жизнь. Как проповедовал Христос? Он обращался ко всем, кто собирался вокруг Него,— как сеятель из Его же притчи. И одно семя падало при дороге, другое — на камень, третье — в тернии, а четвертое, наконец, оказывалось на доброй почве и приносило плод сторицею (см.: Мф. 13, 3‒23; Лк. 8, 5‒15). Так и мы должны делать, зная: если человек сам не хочет услышать слово о Христе, не хочет принять Истину, то мы ему не поможем, как бы мы ни старались, какие бы миссионерские приемы мы ни изобретали. Царство Божие — это Царство любви, и невольники в нем не нужны. Христос никому Себя не навязывал, и мы не должны это делать: всякое навязывание, всякая назойливость, давление на других людей — это сектантская практика.

— С понятием «Церковь» издревле связано понятие «утешение». Утешение — это вселение мира в человеческое сердце, это избавление человека от страха, угнетенности, это нормализация его психики. Но как возможно утешить людей сегодня, когда время столь жестко, столь тревожно, когда происходящие вокруг события приносят нам столько горя?

— Наше время на самом деле не страшнее любого другого. Да, идут боевые действия, но ведь идет — и все эти годы шла — и другая война: сколько жизней вырезано абортами! Сейчас уже есть такие фильмы, можно увидеть, насколько это страшно, какой ужас, какую боль испытывает не рожденный еще ребенок, как он кричит… Да, страшно, когда молодые люди гибнут в бою, но ведь в больницах, в гинекологических отделениях, людей — нерожденных детей — погибло гораздо больше. Причина бедствий, которые нам всем приходится переживать,— в грехе человеческом. И может быть, то, что происходит сегодня,— результат в том числе и этой кровавой резни — того, что родители не дают родиться своим детям. И утешение здесь только одно — Христос. Христос и Небесное Отечество. Если мы приняли Христа, мы должны помнить Его слова: В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33). Никакие внешние обстоятельства не могут, как писал апостол Павел, отлучить нас от любви Божией (см.: Рим. 8, 35). Если Христос у нас в сердце, значит, мы будем иметь и отраду, и утешение, и надежду, и веру. А горе, скорбь заставляют нас почувствовать нашу нужду во Христе. Находясь в более благополучных обстоятельствах, мы гораздо более склонны о Нем не думать, забыть. Как в евангельской притче о брачном пире: «я купил землю, волов», «я женился» (см.: Лк. 14, 16‒24). У меня своя радость, мне не до Твоей радости! А вот когда у человека скорбь, когда он все потерял, тогда он по-настоящему, от всего сердца произносит: «Господи, помилуй!».

— Как Вы считаете, почему просвещенные и воцерковленные люди — те, кто не мыслит своей жизни без храма, составляют совсем небольшой процент населения? Это сейчас-то, когда нет никаких препятствий, когда предостаточно информации о православии… Нам, журналистам, очень знакома картина: в селе, в поселке, на станции живет, скажем, три тысячи человек. А в местной церкви в воскресный день — человек сорок, от силы пятьдесят. Иной раз страшно становится, как подумаешь, что всем остальным это не нужно...

— К сожалению, люди склонны воспринимать Церковь чисто утилитарно — как что-то, что может в той или иной ситуации им помочь — и, если идут в храм, то только за такой вот помощью. Совсем не так много людей, которых именно духовная потребность приводит в Церковь. И действительно — плохо, когда человека не пускают в храм, как это было в советские годы, но еще хуже, когда он, имея все возможности, не идет в него сам. Но пессимистами здесь мы быть не должны. Ведь храмы не пустуют и пустовать не будут. И приходы — пусть не так быстро — растут: когда-то один человек пришел, когда-то два, три… И это немало — один-два. Это спасенные души, которые соединились со Христом и приобщилась вечности. Как сказал Тертуллиан, душа человеческая по природе христианка — она ищет Христа, Который наполнит ее жизнь смыслом непреходящим. И если даже одна душа Его нашла, если она спаслась — значит, не напрасна Жертва Христова и не тщетны все наши усилия.