В сентябре в духовно-просветительском центре Свято-Троицкого кафедрального собора Саратова состоялась премьера документального фильма «Надежда на спасение», повествующего о жизни протоиерея Геннадия Махровского. Этот священник — один из самых уважаемых пастырей и проповедников дореволюционного Саратова — был расстрелян в рамках осуществления политики «красного террора» в 1919 году. Показ киноленты был приурочен к празднованию Собора Саратовских святых.

С режиссером фильма, петербургским кинодокументалистом Максимом Якубсоном, побеседовала наш корреспондент Екатерина Иванова.

— Максим Феликсович, расскажите, как рождался замысел этого фильма?

— Мы старались приблизиться к той эпохе и к личности отца Геннадия. Это было непросто осуществить. Сохранилось не так уж много документальных свидетельств о том времени. Кроме того, от новомучеников и исповедников нас отделяет в историческом плане очень многое. Они смотрели на мир другими глазами. Сейчас у нас восстанавливаются храмы, мы стараемся вернуться в Церковь, но слишком многое изменилось в нас после многих лет советского безбожия на глубинном уровне.

— То есть Вы видели свою творческую задачу в том, чтобы дать возможность современному зрителю как можно ярче ощутить ту эпоху?

— Скорее в том, чтобы побудить зрителя задуматься: ведь на самом деле христианин в любое время стоит перед лицом испытаний, перед выбором: ты за Христа или против? Возможности кино позволяют напомнить об этой истине, показать явление в концентрированном виде. Хочется верить, что наш фильм поможет кому-то измениться, приблизиться к покаянию — к перемене ума. Как человек, который всю жизнь занимается кино, я понимаю, что кинематограф может этому способствовать.

Судьба отца Геннадия Махровского стала центром нашего повествования. Композиция фильма выстроена таким образом, что личность отца Геннадия приближается к нам постепенно, его голос звучит как бы всё более отчетливо. И в конце концов оказывается, что его опыт актуален для нас и сегодня. Соединяя всё, что удалось о нем собрать, мы постарались воссоздать портрет священника-подвижника той эпохи: человека, который глубоко переживает трагические изломы своего времени, но эти переживания не упраздняют в нем созидательной энергии — он отдает себя своей пастве, ученикам в семинарии.

 — Какие моменты было сложнее всего объяснить современному зрителю?

— То, что связано с образом и ритмом тогдашней жизни. Человек той эпохи проводил жизнь в простых повседневных хлопотах, в естественном ритме, который задавался годовым циклом хозяйственных работ, церковным календарем. Мы живем в гораздо более рваном и сложном ритме, на нас воздействуют потоки информации, мы гораздо больше путешествуем. Время дробит в нас целостность, и нам приходится приспосабливаться. А тогда люди жили во внутреннем плане намного более собранно. Конечно, им тоже были знакомы страсть и грех, но они были гораздо сильнее нас в духовном плане.

— Что-то было для Вас неожиданным в процессе работы?

— Пожалуй, то, что в начале съемок я всё же ощущал образ отца Геннадия как некую собирательную абстракцию — образ хорошего священника того времени. А к концу съемочного процесса я стал чувствовать его как реальную личность, голос которой я могу услышать, с которой можно сквозь время вступить в душевный контакт. Я не мог определенно предполагать, что это произойдет, но, слава Богу, это случилось. И это еще раз доказывает, что искусство — и, в частности, кино­искусство — дает нам возможность почувствовать отблеск жизни вечной, прикоснуться к ней через те свидетельства об ушедшем в мир иной человеке, которые дошли до нас.

А еще в процессе съемок я неожиданно понял, насколько те вопросы, которые стояли перед Церковью до революции, актуальны для нас. Мы вновь возвращаемся к тем отношениям и тем проблемам, и дай Бог, чтобы нас не ждали такие же страшные испытания.

— Ваш фильм рассчитан только на верующую аудиторию или Вы считаете, что и зрители, далекие от религии, могут там что-то почерпнуть?

— Мне бы очень хотелось, чтобы фильм посмотрели разные зрители, потому что все мы — и верующие, и неверующие — предстанем перед судом Божиим в свой смертный час. Все мы рано или поздно столкнемся с последними и главными вопросами в своей жизни.

— Вы сказали о схожести многих проблем, вопросов, отношений нашего времени с предреволюционными. Как Вам кажется, какие условия должны быть соблюдены, чтобы в нашем обществе не возобладали те, кто подобен большевикам? И где для нас опасность этого уподобления? Не в привычном ли чуть ли не для каждого бытовом бунте против начальства?

— Это сложный вопрос. Единого рецепта, как избежать вируса большевизма, нет. С одной стороны, мы живем в мире, в котором необходим порядок, основанный на согласованности. Никакой социальный институт не может существовать без послушания и без нормального взаимодействия между иерархическими уровнями. Но с другой стороны, нужно понимать, что нам заповедано различать добро и зло через рассуждение. Слепое подчинение власти может привести к не меньшим бедствиям, чем бунт.

— У нас очень развита эстетика советского кино, которая транслирует созданную советской властью картину мира. Для того чтобы донести правду о том времени, которая кардинально отличается от образов советской пропаганды, нужно создать иную эстетику?

— Есть язык искусства, и он не зависит от идеи. Для языка искусства убеждения, которые исповедуют герои того или иного фильма, — это всего лишь объект, с которым предстоит работать. На опыт кинематографа советского времени можно опираться в художественном смысле так же, как можно опираться при строительстве храмов на опыт античных, то есть языческих, архитекторов.

— Кроме документалистики Вы снимаете анимационное кино, пишете стихи, работаете как литературный критик… Как связаны между собой эти сферы?

— Кино на самом деле тесно связано с поэзией. Оно точно так же не может быть создано без элементов обобщения, без использования образов, без движения к притче. А именно документальное кино лично мне интересно тем, что оно состоит из простых фактов, из вполне бытовых фрагментов повседневности, но через камеру мы можем это повседневное сопоставить с вечным. Документалистика свободнее, чем игровое кино. Игровые фильмы строятся на вымысле, и поэтому их содержание в большей мере зависит от страстей. А документальное кино создается как бы помимо людей. Документалист должен показать то, что приходит к нему извне, постараться увидеть в тех обстоятельствах, которые уже даны, волю Божию, а не навязать зрителю свое видение реальности.

— Над чем Вы сейчас работаете?

— Мы сейчас закончили работу над фильмом, который посвящен Святой Горе Афон, — «Фомады». Это братство насельников келии святого апостола Фомы. Премьера состоится на фестивале «Покров» в Киеве. Кроме того, мы заканчиваем работу над фильмом «Дом на воле», который рассказывает о доме, в котором живут люди с тяжелой инвалидностью. Это очень важная для меня тема. В советское время люди с тяжелыми нарушениями развития — те самые, которых некогда называли убогими, блаженными, — были скрыты от общества, помещались в интернаты, как в гетто, где не получали никакой возможности развиваться. Во многих странах от практики интернатов давно отказались, там существуют небольшие общины, где эти люди могли бы жить. Мы рассказали о таком проекте в России; он реализуется при храме святых Царственных страстотерпцев в поселке Раздолье под Петербургом.

Еще мы работаем над мультипликационным циклом, одна из последних работ которого называется «Возвращение Саввы». Это история о подростках, об отношениях детей и родителей и об участии святых в нашей жизни.

— Где можно познакомиться с Вашими фильмами?

— В ближайшее время фильм «Надежда на спасение» будет показан на канале «Спас». Мультипликационная картина «Возвращение Саввы» будет показана на фестивалях «Радонеж» и «Лучезарный ангел». А со временем они, как и все остальные мои работы, появятся в Интернете в свободном доступе.

Газета «Православная вера» №19 (614)