Это был один из самых коротких и самых пасмурных дней уходящего года; в половине восьмого утра казалось, что на этом свете никогда уже не рассветет. Но к восьми мы стали видеть прикрытые ненадежным снежком поля и темные леса по сторонам дороги. Позади остались Тепловка, Базарный Карабулак, Адоевщина… И вот он, новый белый храм Иоанна Богослова, прекрасно вписавшийся в пейзаж. Казанла! Старинное чувашское село, в котором я не впервые, из которого я снова уеду со смешанным чувством — радости и печали, тревоги и надежды.
Новый храм в Казанле строится давно — с начала 90-х — и с большими сложностями: богослужения проходят в приспособленном храме, то есть в обычном деревенском доме (когда-то это был «дом учительниц») с кухней и горницей, с низкими потолками и множеством икон конца XIXвека, собранных по домам. Божественную литургию совершает иерей Сергий Уваров — десять лет уже как настоятель здешнего прихода — а народу в церкви, как и в тот мой, давний уже приезд — полно. И, как выяснится чуть позже, большая часть присутствующих готова «со страхом Божиим и верою» приступить к Чаше. На приходе есть кому петь (пусть без нот), есть кому читать, прислуживать в алтаре, стоять «на свечках» — каждый знает и, чувствуется, любит свое дело. Да, Казанла — село верующее, причем верующее искони. Здесь едва ли не каждый прихожанин старшего возраста на традиционный вопрос: «Как и когда Вы пришли к вере, к Церкви?» — отвечает с долей недоумения: «Так я не пришел: мы все с детства верующие здесь».
Мои собеседники — два совершенно одинаковых дедушки, братья-близнецы Виктор и Николай Николаевичи Трокины. Вспоминают, как в детстве ходили вместе со своим дедом Сергеем («Он очень верующий был!») на праздник Троицы пешком в Вольск, в его единственную действовавшую тогда церковь — Благовещенскую. Дорога — семьдесят километров – занимала двое суток; ночевать было принято под стенами заброшенного храма в Ключах либо у знакомых деда по деревням — таких же верующих:
— Ну а Пасху, Рождество, другие праздники встречали по домам: собирались, читали молитвы, пели, потом уж трапеза.
— А начальство с религией разве не боролось?
— У нас большинство начальников войну прошли. Так что с пониманием были: сквозь пальцы смотрели на нас.
«С пониманием» были, однако, не все. На излете советской власти в Казанлу тайком приезжал священник Александр Ткачев, ныне протоиерей, клирик Троицкого кафедрального собора в Вольске. По сему поводу председателя сельсовета Марию Петровну Трокину (сейчас она — всегда на службе среди прихожан) вызывали в райком партии и грозно спрашивали, известно ли ей об этих визитах, о том, что «поп» служит по домам и крестит детей. «Не знаю,— ответила Мария Петровна,— я его ни разу не видела».— «А если Рейган к вам в Казанлу прилетит — вы его тоже не увидите?» — загремел товарищ первый секретарь. «Анекдот про Рейгана» казанлинцы рассказывают гостям по сей день.
А еще они рассказывают о своих старцах. Нет, не о таких, конечно, как отец Иоанн Крестьянкин, к примеру. Старцы в данном случае — это просто почтенные, пользовавшиеся уважением жители села, «те, кто веровал, и не боялся, и веры своей не скрывал ни от кого». Список ушедших уже хранителей благочестия мне диктуют наперебой: «Евдоков Петр Иванович, Соловьев Михаил Иванович, Бирюков Александр Ефимович, Барышников Иван Самсонович, Синтеев Петр Захарович… Истинно молящиеся люди были!» Многие из этих стариков прошли Вторую, а кто-то и Первую мировую войну.
Многие вспоминают «блаженную Анну» — местную жительницу, которая жила в нетопленной избе (даже в самую суровую зиму истопить никому не позволяла), ходила по снегу босиком в ситцевом платье, купалась в проруби, изъяснялась некими притчами и проявляла прозорливость. Отец Сергий к почитанию этой женщины относится трезво, призывает прихожан к осторожности, напоминает, что Церковь Анну пока святой не назвала. Он, конечно, прав; однако нельзя не согласиться с тем, что Анна теперь уже — часть местного предания. И еще — кем бы эта женщина ни была, выжить она могла только среди верующего народа: кормить «блаженную» казанлинцы считали своим долгом.
— А я вот помню, собрала ей поесть-то отнести, а супа не налила — пожалела. Прихожу к ней в избу, кладу это все ей на стол, а она мне говорит: «А что ж ты супу-то мне не принесла?» — вспоминает, чуть не плача, совсем немолодая прихожанка.
А Мария Петровна рассказывает об иконе, которая хранится в ее семье: «Бабушка маму ею благословила на брак, мама меня, а я свою дочь. И так у нас было почти в каждой семье».
Во дворе храма, под мокрой рябинкой беседуем с Михаилом Евгеньевичем Илюшовым, бывшим учителем физкультуры. Он — доверенное лицо прихода и настоятеля, сборщик пожертвований на строительство нового храма. Село решило — каждый месяц с каждого сто рублей. Большой суммы таким образом, конечно, не соберешь. Есть другие жертвователи, они предпочитают остаться анонимными, но благодаря им в новом храме завершены отделочные работы, следующая проблема — котельная.
Село, конечно, редеет. Взрослые дети и внуки моих немолодых собеседников живут где угодно, только не в Казанле. А ведь многие из них, возможно, согласились бы жить у себя дома, если бы для них были созданы какие-то условия, прежде всего — рабочие места. Необходима также поддержка частного крестьянского производства, рынок сбыта продукции — того же меда, мяса. Последняя проблема отцу Сергию известна не понаслышке — он ведь сам живет крестьянским трудом, у него немалое хозяйство в Базарном Карабулаке, и все его близкие заняты этой каждодневной работой.
— А как же Вы стали священником?..
— Гулял с младшим сыном, стали мы с ним заходить в наш базарно-карабулакский Никольский храм. Слушали, смотрели, ставили свечки, потом я стал пономарить, потом отец Сергий Петриченко — он, наверное, хороший психолог — нашел такой момент, когда меня только чуть подтолкнуть надо было, чтоб я решающий шаг сделал. А дальше все быстро пошло: поступил в семинарию, через полгода меня рукоположили во диаконы, еще через полгода во иереи. А сейчас я уже души не чаю в церковном служении. Что угодно могу бросить, оставить, но не это. И то, что здесь, в Казанле, приход сохраняется, что люди приходят, что учителя из школы нашей стали ходить — это мне просто бальзам на душу.
Отец Сергий говорит, что одна из самых сильных сторон традиционного благочестия православных чувашей — поминовение усопших. Где бы ни умер уроженец чувашского села — хоть во Владивостоке — хоронить его повезут туда, где он родился, и могилу его не забросят:
— Видели бы вы, что делается у нас на Радоницу — нескончаемый поток людей! Да и в храме людей летом гораздо больше, чем сейчас — молодые семьи с детьми приезжают на малую родину.
У отца Сергия есть еще один приход — в Сухом Карабулаке. Там старинный, 1860 года Казанский храм, обезображенный, очень много всякого в своих стенах видевший, однако же сохранившийся — объект культурного наследия Саратовской области. Сухой Карабулак — село мордовское и, по словам отца Сергия, вполне жизнеспособное: школа, детский сад, крепкое фермерское хозяйство. Община там, к сожалению, куда меньше, чем в Казанле, но батюшка рад каждому человеку, пришедшему в храм, и он надеется на рост сухо-карабулакского прихода.
Отцу Сергию многих пришлось отпеть за эти десять лет, а вот с крещением младенцев дела куда хуже. Он благодарен Митрополиту Лонгину за постоянное попечение о Казанле (Владыка здесь — самый дорогой и жданный гость) и верит, что новый Иоанно-Богословский храм послужит возрождению жизни в селе. Селе, которое действительно держится — верой, традицией, языком… И которое нуждается в поддержке. Ведь поддерживать нужно в первую очередь именно тех, кто держится.
Газета «Православная вера» № 24 (644)