Молодой, энергичный, амбициозный, неравнодушный, немного резкий — наверное, такими словами можно охарактеризовать очередного собеседника нашего журнала, кандидата исторических наук Алексея Наумова. Уроженец Хвалынска, он всю свою еще не долгую (сегодня Алексею 30 лет), но плодотворную жизнь посвятил изучению истории родного края, в частности — уцелевшим и разрушенным хвалынским храмам и наследию семьи графов Медемов, один из которых прославлен в лике новомучеников. Свою первую книгу Алексей издал в 19 лет, в 23 года защитил кандидатскую диссертацию. Он — автор более тридцати статей, посвященных различным аспектам русской истории и геополитики, опубликованных в России и Европе. С 2009 года живет в Москве, работает в аналитических центрах администрации Президента и Министерства культуры. В 2013 году снял документальный фильм «Медем», который получил Гран-при Международного фестиваля молодежного документального кино в Республике Сербской под патронатом Эмира Кустурицы и диплом Седьмого фестиваля российского документального кино в Нью-Йорке. Наумов — автор экспозиции, да и самой идеи создания музея мученика Александра Медема в Хвалынской православной гимназии. Об особенностях характера Алексея, о его мировосприятии, осмыслении пути развития России, способах сохранения исторической памяти, а также поисках правды — наш разговор.

— Алексей, значительная часть Ваших профессиональных интересов связана с родным Хвалынском. Какие воспоминания оставило детство?

— Город с тех пор изменился мало. Мы жили рядом с местным Домом культуры, и я помню, как соседские старшие дети притащили из этого ДК какие-то декорации и устроили во дворе кукольный театр. И хотя я был тогда еще очень маленьким и только зрителем, это — одно из самых ярких впечатлений раннего детства. Даже появилось желание связать свою жизнь с творчеством.

Помню, у бабушки стояла икона царственных страстотерпцев, которые тогда еще не были прославлены в России (только в Русской Православной Зарубежной Церкви), и слово «царь» у меня ассоциировалось с чем-то страшным — с убийством, смертью.

— А о графах Медемах уже тогда что-то приходилось слышать?

— О них никто ничего не знал в то время, разве что музейные работники, но широко в прессе об этом не писали. Мой дядя жил в поселке Северный, где сохранилась усадьба Медемов, и я там еще маленьким бывал, видел все эти постройки. А интерес к семье Медем возник у меня только в 14 лет, когда я стал собирать местные легенды. В школе писал работы о Медемах, побеждал на олимпиадах. Притом отличником я никогда не был. Но то, что было интересно, у меня получалось. Мне хотелось менять пространство, и я все время что-то придумывал, организовывал ребят, мы самостоятельно сделали в школе музей.

— Вы были лидером?

— Скорее, неформальным, хотя какое-то время председательствовал в молодежном совете при главе администрации. Но вместе с тем я не был любимцем никогда и нигде. Имел на все свое мнение, которое не совпадало с общей позицией, поэтому мне школа даже бойкот объявляла.

— Вы вообще держались особняком?

— Я и сейчас держусь особняком, хотя ко всем открыт, в принципе, люблю общаться с очень разными людьми независимо от вероисповедания и взглядов. Но вижу мир, наверное, все-таки чуть иначе, чем другие: кто-то ходит по улице Советской в Хвалынске, а я — по улице Московской, и дело здесь даже не в знаниях. Просто в полной мере ощущаю свою культурную идентичность с той исторической Россией, которую мы потеряли. Поэтому, например, мы вместе с настоятелем хвалынского Крестовоздвиженского храма протоиереем Виталием Колпаченко и прихожанами пять лет боролись за то, чтобы вернуть площади Карла Маркса имя Соборная, и в конце концов победили. Народ-то откликается. И ведь человек по своей природе должен защищать то, что он любит, то, с чем он себя ассоциирует… За 70 лет большевики вытравили все, начав с изменения алфавита и перехода на новый стиль. Теперь мы сначала гуляем на Новый год, а потом встречаем Рождество — это же все очень целенаправленно было сделано, очень тонко. Разрушение храмов, уничтожение исторических и духовных связей людей — это же страшный удар по нашему генофонду, пусть кому-то это и покажется странным.

Мы должны извлечь уроки из того, что было. Русский народ выбрал свой путь почти 1030 лет назад, после принятия Православия князем Владимиром. И России нужно вернуться на этот путь, к своей национальной идентичности.

Проблема России сегодня — это проблема элит. Я смотрю на внучку мученика Александра Медема, Ольгу Фёдоровну (правнучка новгородского губернатора Оттона Людвиговича Медема), и ее мужа, Германа Оттоновича Лилиенфельд-Тоаля (внук пензенского губернатора Анатолия Павловича Лилиенфельда), они ведь люди действительно небогатые, но у них есть естественная потребность служить своему народу, потому что они потомки легитимной элиты, которую выгнали из России почти сто лет назад. То, что у нас сейчас практически утрачено. У нас — человек получил должность, наворовал, отправил детей учиться в Лондон, купил там квартиру и сосет из страны последние крохи. Я не против богатства и богатых людей, но считаю, что люди, имеющие власть, должны богатеть вместе со своим городом, со своей землей родной, а не за ее счет. Как сказал один человек: «У нас коррупции нет, у нас есть предательство». Конечно, национально мыслящая элита как золото намывается, и этот процесс, слава Богу, сейчас идет.

— Вернемся теперь к Вашему научному труду: в центре него — Медемы?

— Да, со школы. И тема дипломной работы, и тема кандидатской диссертации, и нынешняя моя работа посвящены им. В Европе исследование истории одной семьи называется микроисторией. Через историю города или отдельной семьи я пишу собственно об истории своей страны, потому что она складывается из судеб людей, улиц, городов. Сегодня, когда у нас такое ужасное отношение к наследию, когда рушатся памятники истории и культуры, я стремлюсь восстановить историческую память. Этому же служит моя первая книга «Земли Хвалынской храмы», в которой я рассказываю об утраченных храмах Хвалынска. Их в городе было около десяти, а остался один. Параллельно с историей хвалынских храмов и монастырей открывалась мне и судьба святого мученика Александра Медема. И всеми этими открытиями я спешу делиться с людьми. В 2000 году, когда мученика Александра прославили, в Саратовской епархии о нем вообще не знали: его дело оказалось в руках специалистов Ивановской епархии, которые и представили нашего земляка к канонизации. А теперь о нем знают многие: вышли несколько моих книг о Медемах; в 2010‑м в Хвалынске открыли православную гимназию, которой присвоили имя мученика Александра. При поддержке потомков Медема и благодаря деятельности отца Виталия возродился храм в их имении в Александрии. И получается, что вся моя деятельность не напрасна и приносит свои плоды.

Сейчас, правда, само имение близко к руинированному состоянию, можно так сказать, идет борьба, связанная с продажей особняка. Мною написано открытое письмо губернатору, которое он проигнорировал, и я сейчас подготовил еще одно письмо: все-таки мне хочется узнать его позицию.

— Книги, статьи, общественная деятельность — это все равно в контексте Вашей деятельности научной. Но документальный фильм — это совсем другая история, хотя и мотивы скорее всего те же. Как вообще решились? Кто помог, кто-то вдохновил?

— После того как вышли книги и статьи, я решил, что нужно действовать через массовую культуру. Кинематограф — это один из инструментов, скажем так, популяризации наследия графа Медема. С Божией помощью и по молитвам мученика Александра получилось. Совсем не ожидал, что ленту покажут в кинотеатрах Сербии и США, что будут даже какие-то награды. Для меня это все удивительно и промыслительно. Тем более что сами эти победы привлекают внимание прессы, то есть создают новый информационный повод, и люди снова слышат о графе Медеме.

Вообще, мне очень повезло: переехав из Саратова в Москву после аспирантуры, я устроился работать в Российский фонд культуры, который возглавлял Никита Сергеевич Михалков. Там работала замечательная женщина, Елена Николаевна Чавчавадзе, она создавала цикл документальных фильмов «Русские без России». Первые серии этого цикла я смотрел еще в саратовский период своей жизни. Тогда они произвели на меня большое впечатление, и никогда в жизни не мог подумать, что мне посчастливится принять участие в проекте, где удалось собрать уникальные видеосвидетельства русских изгнанников.

Тогда я понял, насколько важно запечатлеть живую уходящую натуру. И так как я о Медемах собрал очень большой материал, общался со многими людьми, записывал интервью всех этих старичков, которые могли еще что-то рассказать, я понял, что надо все фиксировать на видео. В 2011 году начал. С первой записью мне в Саратовской епархии помогли, дали оператора, постепенно собирались герои. Потом в один прекрасный момент, пересматривая материалы, я уловил сюжетную линию, на которой можно построить драматургию, и сел писать сценарий.

— Но кто-то Вас консультировал, помогал Вам? Ведь получается, что Вы и автор, и режиссер…

— И редактор, и музыкальный оформитель. Операторов, правда, у меня было аж семь за три года. А помогли, наверное, интуиция и чувство меры. До этого я писал книги, и хотя у меня большого литературного таланта нет, но многие отмечали, что они получались хорошо структурированными. И работа сценариста в этом тоже заключается — создать связанную общую картину. Плюс Елена Николаевна Чавчавадзе меня тоже кое-чему научила, когда я работал редактором под ее началом. Слава Богу, получалось избежать перегрузов, ведь собрано информации гораздо больше, чем для 39‑минутной ленты.

— Алексей, не могу не спросить. Это — Ваш первый фильм, и его сразу оценили — сам Кустурица отметил Вашу работу, затем Вы получили признание на Нью-Йоркском фестивале… Голова не закружилась?

— А это вот, наверное, опять же особенность характера. К моим успехам в семье всегда относились спокойно. За свои поступки на улице и в школе приходилось отвечать самому. Это закаляет. Поэтому то, что происходит сейчас, я воспринимаю достаточно просто. Я очень рад, что в отношениях с близкими мне людьми ничего не изменилось. Они умеют гордиться молча. Хотя, безусловно, для меня важно, чтобы мой голос был слышнее, потому что все-таки значительную часть жизни я посвящаю тому, чтобы восстановить историческую память, сохранить наследие Медемов. Если я и стремлюсь к успеху, то, скорее, не для личной какой-то выгоды, а для того, чтобы быть полезнее обществу. Если меня и мои работы будут знать, то я смогу больше сделать для людей — это для меня первично, поэтому, наверное, головокружения нет.

Например, в Нью-Йоркском фестивале я даже не думал участвовать, просто отправил фильм друзьям-документалистам, чтобы они посмотрели и высказали свое мнение, а они уже втайне от меня отправили на фестиваль. Собственно, «Медем» получил диплом в силу определенных обстоятельств. Дело в том, что фестиваль оказался несколько оппозиционным, а у меня: аресты, лагерь, святой, пострадавший от властей… Они это восприняли в своем контексте. Ко мне подошла корреспондент из «Голоса Америки», ожидая, что я сейчас начну ругать нашу власть. А я сказал, что хотя меня не все устраивает в политической организации России, но ситуацию, которая сейчас сложилась в стране, полностью поддерживаю, потому что в нашем обществе еще не сформировалась адекватная и зрелая оппозиция; та, которая есть сейчас, в основном предлагает все разрушать, но ей совершенно нечего предложить. А критиковать государство, говорить, как у нас все плохо, как нам закручивают гайки, сняв при этом свой фильм при поддержке Министерства культуры, как это сделал еще один участник фестиваля, на мой взгляд, вообще нонсенс.

— Все-таки документальное кино — не самый популярный вид киноискусства. Не возникало ли у Вас ощущение, что Вы, как автор, будете сами с собой разговаривать? Или у Вас есть возможность сделать так, чтобы этот фильм не только зрители фестиваля увидели, но и более широкая зрительская аудитория, скажем, по телевидению?

— Да, я к этому стремлюсь, и один из телеканалов уже выразил заинтересованность в фильме. Правда, однажды мне тоже дали положительный ответ, а потом выпускающий редактор канала сказал «нет». Там своя политика. Но мне важно, что до того «Медем» был признан пригодным для эфира. Здесь мы подходим к отдельной теме: каким должно быть сегодня православное кино. На мой взгляд, оно, безусловно, должно быть глубоким, но, скажем так, массовым, чтобы было интересно всем. Тогда это будет гораздо эффективнее. Православное кино — это кино о правде и о тех людях, которые пронесли или несут сегодня эту правду через жизнь.

— Сейчас Вы работаете над новым фильмом о Чечне. Расскажите о нем, пожалуйста.

— Это первый фильм из запланированного документального цикла под названием «Русские мосты», посвященного тому, что объединяет народы России. Первый фильм должен определить судьбу этого проекта. В новой ленте я пытаюсь найти ответ на вопрос: как народам, между которыми пролилась кровь, жить дальше в одной стране?

— В интервью радио «Наше Подмосковье» Вы говорите о том, что при подготовке этого фильма нащупали ту платформу, на которой, с Вашей точки зрения, можно строить отношения между русским и чеченским народами. В чем заключается эта общая точка опоры?

— Общая точка опоры — это наше прошлое, то есть тот период, когда после Кавказской войны чеченцы достаточно быстро интегрировались в Российскую империю. Уже в Первую мировую войну чеченский добровольческий полк вошел в состав знаменитой Туземной дивизии… Многие из горцев стали полными георгиевскими кавалерами, но после Гражданской войны началась «охота на ведьм». Чеченцев арестовывали, расстреливали… Советская идеология представляла Россию как тюрьму народов. И именно преступный советский режим создал платформу для будущих межнациональных конфликтов. И то, что мы видим сегодня на Юго-Востоке Украины, — тоже продукт так называемой политики «коренизации» народов, которую осуществляли Ленин и Сталин. Наша общая платформа — это правда. Это признание того, что большевики были преступниками по отношению и к русскому народу, и к чеченскому, и ко всем другим. Голод в Поволжье, репрессии, расказачивание, раскулачивание — это разве не преступления?

— Занимаясь исследованием истории семьи Медемов, проблемами взаимоотношения народов, на какие вопросы Вы ищете ответы?

— Сложно сказать. Наверно, для профессионального историка вопрос один — как раз та самая правда о том, что произошло с Россией и почему ее наследие, в частности наследие Медемов, сейчас не востребовано. Общество нуждается в этом наследии, но не берет его в чистом виде, потому что немного по-другому себя идентифицирует. Надо искать форму подачи.

— Ну, если общество идентифицирует себя иначе, может, и не надо ему ничего навязывать?

— Опять же все вокруг одного вращается — вокруг исторической памяти. Русская история — одна из самых оболганных в мире, наверное. Мы не должны создавать что-то новое, нам нужно вернуться к корням. Мне, например, стыдно, что в моей родной области существует несколько городов, названных в честь русофобов и палачей. Я против того, чтобы город Покровск назывался Энгельсом, и вопрос здесь не в том, великий ли Энгельс ученый или нет, а в том, что много-много лет до этого город был Покровском. Название отражало нашу культурную и духовную идентичность. А потом с этой идентичностью столько боролись. И одним из средств этой борьбы было как раз изменение топонимики и прочего. Понимаете, я просто хочу выдернуть этот гвоздь из сердца своего народа! То же самое с Марксом, Пугачевом, Калининском, то же самое с названиями улиц. Они же несли в себе информационный импульс, так же как крестьянская резьба по дереву, как вышивка. Это ведь связано также и с уважением к предкам. Общество живо и развивается тогда, когда в нем присутствует страх Божий или стыд перед предками. Когда человек уже ничего не боится, происходит его деградация. Такова моя позиция.

— Вы себя считаете воцерковленным человеком?

— К сожалению, нет — я в пути.

— А что мешает?

— Просто вижу святой образ Александра Медема. Вот он был воцерковленным, а я так… Мне кажется, это — большая ответственность сказать, что ты воцерковленный человек. Это значит — соблюдать посты, молиться, любить всех, прощать, смиряться… Пока мне очень сложно с этим справляться, сложно отстоять службу в церкви, хотя без труда могу перетаскать тонну песка, гору дров, в спортзале заниматься. Усердия нет к молитве. Хотя я стараюсь двигаться к этому.

— Но вот мученик Александр в контексте этого разговора — он чему-то может научить, чем-то «заразить»?

— Конечно. Вы знаете, ведь на графа Медема очень сильно повлияла его любимая жена, Мария Федоровна, урожденная Черткова, которая была глубоко верующей, с философски направленным умом. И встреча с ней его изменила. И я понимаю, где правда, но внутренне пока как-то не складывается.

— А как Вам кажется, получится у Вас в будущем?

— Когда я был маленький, то на вопрос: «Кем ты хочешь быть?» — отвечал: «Батюшкой». Когда писал книгу, выяснилось, что мои предки были священниками. Я ничего не исключаю. Путь к Богу у всех разный, и я чувствую, что в этом пути нахожусь. Что-то должно произойти. Наверное, самое главное слово здесь — «честно». Я исповедуюсь, причащаюсь, стараюсь поступать правильно. Например, когда понимаю, что где-то могу слукавить, что-то сделать не так, пытаюсь этого избежать. Но если я за что-то взялся, пусть я маленький шаг сделаю, но сделаю его уверенно.

— Есть что-то такое, чего Вы боитесь?

— Я себе тоже задавал этот вопрос. За близких, естественно, переживаю, а в остальном?.. Может быть, боюсь бесполезности. Когда я заканчиваю какой-нибудь проект, становится не по себе и хочется снова что-то делать. Это даже не страх, а привычка, образ жизни на самом деле.

— А не боитесь, что Ваше дело в конечном итоге не достигнет той цели, которую ставите?

— Зачем браться за то, чего ты не можешь? Я же не иду петь в оперу. Не рефлексирую, люблю вызовы. Но все-таки стараюсь дать трезвую оценку своим силам перед тем, как к чему-то приступать, и обычно заранее вижу результат, который потом почти на сто процентов совпадает с реальностью. Когда мы с отцом Виталием Колпаченко готовились к открытию музея Медема в хвалынской православной гимназии, я бывал там наездами, что-то своими руками делал, какие-то проекты конструкций из гипсокартона туда пересылал, находясь на расстоянии. Но батюшка сказал: «Я тебе полностью доверяю». И сейчас очень радостно, ведь то, что сам себе представлял, очень близко к тому, что реализовано и сделано. У нас получилось. Это первый в России музей новомученика.

— А когда в Вас не верят, это подстегивает или угнетает?

— Иногда это может угнетать, но в принятии какого-то решения я всегда стараюсь понять волю Божию. Полгода назад были обстоятельства, из-за которых я ушел с работы, попал в больницу. Фильм был уже закончен, и я еще не предполагал, что будут Сербия, Нью-Йорк, какой-то успех, новая работа. Но зато знал, что так должно быть. И действительно, все потом устроилось. Это придает еще большую уверенность и чувство присутствия Бога: Он рядом с тобой всегда, и что бы ни происходило, нужно просто полагаться на Него.

Но это, конечно, не означает, что я расслабляюсь и плыву по течению. Нет, ни в коем случае. Нужно закидывать много удочек, нужно, в конце концов, купить лотерейный билет, чтобы выиграть… Человек должен находиться в созидательном действии, неважно, что и на каком уровне он делает: если ты выбрал путь педагога — учи, плотника — мастери, певца — пой, детей нарожал — воспитай их достойными людьми. Я пытаюсь заполнять пространство делами. Иногда приходят мысли: «Какой-то музей в Хвалынске делаешь… Зачем тебе это надо?», но потом понимаю, что это останется людям — останется память о святом их земли. Надо гореть, расходоваться, ведь мы не знаем, что будет завтра.

— Чего Вам в жизни остро не хватает?

— У меня всего ровно столько, сколько нужно. И я благодарен Богу и судьбе за это. Хотелось бы, чтобы вокруг было как можно больше людей с мощной созидательной силой, таких, например, как наш батюшка Виталий Колпаченко, директор музея К. С. Петрова-Водкина Валентина Бородина… Тех людей, которые и создают ту самую провинциальную культуру, которая, в свою очередь, создает общенациональную. А сейчас провинция гибнет. И это печально.

— А то, чем занимаетесь Вы, может повлиять на этот процесс? Остановить его, сделать менее пагубным?

— Локально, думаю, да, а глобально… Может быть. Нужно работать в этом направлении, нужны какие-то ресурсы и время — десятилетия. Ошибочно думать, что это одно-два поколения. Мы очень слабы, и у большинства из нас нет иммунитета, чтобы противостоять процессу разложения. Иммунитет как раз формируется генами, а гены хранят природную и историческую память. Так что будем трудиться.

Журнал «Православие и современность» № 33 (47)