Сегодня Алексея Долотова знают многие саратовцы. Его портрет с надписью «Спасибо, доктор!» можно увидеть на улицах города — на баннерах наружной рекламы. Всего несколько месяцев назад Алексей трудился врачом-реаниматологом в саратовском роддоме на улице Рабочей, помогал появляться на свет новым людям и совсем не думал о том, что ему придется биться за жизни взрослых пациентов, причем биться в условиях, когда ты сам можешь жизнь потерять. Все изменил новый вирус. Мы поговорили с Алексеем о вере, о том, как работают врачи ковид-центра, и об уроках пандемии для человечества и каждого из нас.

Время пришло

— Готовясь к нашей встрече, я нашла на нашем епархиальном сайте интервью с Вами, которое заканчивалось словами «…я верю, что однажды наступит момент, когда приду и скажу: всё, я пришел...». Разговор шел про Церковь. Это случилось?

— Да, случилось.

— Какие обстоятельства или люди этому способствовали?

— Если говорить про обстоятельства, нынешняя эпидемия послужила спусковым механизмом, а если о людях, то это прежде всего отец Андрей Мизюк. Отец Андрей к нам в роддом часто приходил, у него там своя паства. Мы начали общаться. Он такой теплый, деликатный человек, с ним очень комфортно — настоящий батюшка. В его словах я услышал то, что мне было нужно, чтобы сделать этот шаг к Богу. Видимо, пришло время, потому что все совпало — и мое внутреннее состояние, и особые внешние условия.

— Вы стали прихожанином какого-то храма?

— Не могу про себя пока такого сказать. Очень хочется бывать на службах, но сознательно себя ограничиваю — много сотрудников у нас ковидом переболело, а я был с ними в контакте. Боюсь кого-нибудь заразить. Поэтому захожу в храм, когда там мало людей. Очень нравится в Духосошественском и Серафимовском.

К нам в ковид-центр приходят отец Сергий Кляев и отец Андрей Мизюк — и мы понимаем, что батюшки ради того, чтобы нас поддержать, рискуют своим здоровьем, и что без веры на такой шаг решиться невозможно. Я всегда очень рад их видеть, но я каждый раз сильно переживаю, не хочу, чтобы они заразились. А это возможно. Как бы мы их ни оберегали, ни прятали в скафандры, риск всегда есть.

Ковид меняет людей

— Что изменил приход в Церковь в Вашей жизни, в Вас самом?

— Раздражения стало меньше. Конечно, я еще над этим работаю, но чувствую, что постепенно становлюсь терпеливее. Сейчас на работе это особенно важно, потому что усталость у всех колоссальная. Коллеги — очень хорошие люди, великолепные профессионалы, я их знаю много лет, но сейчас они до такой степени измотаны, что хотят одного — чтобы их не трогали. Они выжаты до последней капли. И дело не только в условиях работы, не только в адской жаре, не только в этих костюмах, в которых ты, как космонавт в скафандре, но и в том, что пациенты с ковидом — это особые пациенты. Ковид очень меняет людей.

— В чем это выражается?

— Человек под воздействием вируса на нервную систему становится другим. У него развиваются страхи, паника и агрессия. При этом он замыкается в себе, становится подозрительным. А если человек болеет очень сильно, то у него начинается делирий. Это психическое расстройство, протекающее с помрачением сознания. Слышали выражение «белая горячка»? Вот это как раз делирий, только вызванный алкоголем. А инфекционный делирий — это горячка от вирусной интоксикации. Такие больные слышат «голоса», у них развивается паранойя — «за мной пришли». У нас один пациент перерезал трубки систем и с ножом гонялся за докторами.

Те люди, которых я знаю, после болезни изменились. Наша сотрудница, которая заболела первой и выздоровела уже давно, и сейчас говорит: «Я до сих пор немножечко не в себе». То есть мы имеем дело с воздействием вируса на центральную нервную систему. И очень важно в этой ситуации понимать, что этот человек не изгаляется над тобой, не капризничает. Его неприятное поведение — это проявление болезни. Знаете, что самое страшное? Когда больные начинают на себе трубки рвать, маски сдирать — и у тебя таких не один, не два, а целое отделение.

— Как Вы справляетесь?

— Не знаю. Видимо, как раз вера помогает. Молюсь перед тем, как зайти в «красную зону», и после того, как выйду из нее. Прошу здоровья, прошу сил. И Господь дает. Но я не понимаю другого: как с этими нечеловеческими нагрузками справляются наши сотрудницы — женщины. Когда из нашего роддома решили сделать ковид-центр, большая часть медиков уволилась. И в основном уходили мужчины — в нашем отделении, например, мужчин осталось только двое. А женщины остались и работают.

В «красной зоне»

— Как проходит обычный рабочий день в ковид-центре?

— Мы работаем сутки через двое. Заходим в «красную зону» два раза по четыре часа. Получается, за смену мы проводим в зараженной зоне восемь часов. В некоторых больницах заходят на восемь часов сразу, но я, честно говоря, не понимаю, как они выдерживают. Я когда защитный костюм в первый раз надел, чуть в обморок не упал. У меня обувь была полна — пот хлюпал. В такой экипировке очень трудно дышать. От маски на лице образуются глубокие рубцы. Меня как-то после смены гаишники на дороге остановили. Лицо увидели — испугались. Весной еще было более-менее терпимо, а когда началась жара, вообще наступил ад. Ни вентиляция, ни кондиционеры не работают, чтобы не допустить распространения вируса.

— Вы сказали, что многие сотрудники переболели…

— Да, сначала это были единицы, а потом пошли массовые заражения. Впрочем, мы предполагаем, что происходили они не в «красной зоне». На самом деле, в общественном транспорте подцепить эту заразу гораздо проще, чем там.

— А Вы переболели?

— Антител нет, но думаю, что в легкой форме переболел. Вообще, вирус очень по-разному действует на людей. У нас несколько сотрудников с вызванной вирусом пневмонией настолько хорошо себя чувствовали, что помогали нам в «красной зоне». Рук же постоянно не хватает. Так они работали без костюмов и радовались: «Как нам хорошо, а вы, бедняги, мучаетесь».

— Персонал роддома — это явно не инфекционисты. Как же вы лечите больных, зараженных вирусом?

— Мы прошли курсы, прочитали методические рекомендации. Но за то время, пока есть ковид, уже семь рекомендаций сменилось по обследованию и лечению, причем новые рекомендации зачастую противоречат предыдущим. Подходы меняются, но мы все равно практически ничего об этом вирусе не знаем.

— Как близкие отреагировали на Ваше решение остаться, когда роддом перепрофилировали в коронавирусный госпиталь?

— Жена меня поддержала. Она тоже в нашем роддоме работала, неонатологом в детском отделении. Я ей предложил: если хочешь, уходи — у нас двое детей, родители пожилые. Мы понимали, на какой риск идем, если кто-то из нас заболеет. Она ответила: «А как я без тебя?». Поэтому мы сына и дочку отдали теще и два месяца вообще их не видели. Они нас поддерживали, как могли, видео смешные снимали и присылали, чтобы нас подбодрить.

— А Вам самому как решение остаться далось?

— Очень непросто. Мыслей было много, и первая из них — уйти в какое-нибудь другое лечебное учреждение. Трудоустроиться можно, дефицит кадров в медицине всегда есть. Но я же заведующий отделением, сотрудники все на меня смотрели. Как я скажу: «Я нашел себе другое место работы. Не поминайте лихом»? Как бросить пациентов, которые не виноваты в том, что они заболели? Мне это все не по душе.

— Как офицеру бросить своих солдат перед боем…

— Да, наверное. В любом важном деле нужна команда. Я как-то общался с офицером спецназа — там то же самое. Если ты не уверен в своих людях, в том, что они прикроют тебе спину, ты не можешь спокойно выполнять свою работу. А если за тобой есть такой коллектив, которому ты доверяешь, то надо всю жизнь быть с ним вместе. И потом, когда-то все это закончится, и надо будет кому-то детскую реанимацию восстанавливать. А кто это будет делать, если мы уйдем? Меня так воспитали родители: делать свое дело надо так, чтобы было чувство удовлетворения от труда.

Все зависит от Бога и немного от нас

— В предыдущем интервью Вы рассказывали про детскую реанимацию и упомянули, что в этой области далеко не все зависит от уровня оснащения больницы, от знаний и умений доктора…

— Все зависит от Бога, и только от Бога! И немного от нас. В ковид-центре я в этом еще больше убедился. Вот случай был: бабушке 80 лет. Сахарный диабет, инсульт и плюс еще ковид. Надо же не только от вируса лечить, но и от всего остального тоже. А какие лекарства, какие дозировки? Откуда я знаю, я же детский реаниматолог, а не терапевт! Даже если я вспомню то, чему меня учили двадцать с лишним лет назад в институте, лекарства и подходы к лечению давно изменились. Можно поискать информацию в Интернете, но пока ты там ее найдешь, у тебя пациент десять раз умрет. И остается только обращаться к Богу — успокоиться и помолиться. Решение уже есть, тебе его нужно только воспринять. Но это невозможно в панике. Когда паника, ты начинаешь метаться туда-сюда, дергаешься, а все безрезультатно,— это поспешение дьявольское, оно тебя забирает, и ты в итоге замучиваешь сам себя. А если успокоишься, обратишься к Богу, Он подскажет выход. Решения о судьбе человека принимаются только на Небесах. А мы лишь орудие в руках Бога.

— Это правда, что если человек попадает на ИВЛ, шансов на выздоровление уже нет?

— Шанс есть всегда, но за все время, пока мы работаем, только двух человек сняли с ИВЛ, и одна из них — старенькая бабушка, которая поступила к нам из травмпункта со сломанной ногой. Я недавно ее встретил, уже ходит потихонечку с ходунками. Это реально чудо.

— От чего зависит, поправится человек или нет?

— Факторов много. От вирусной нагрузки, от состояния организма, от сопутствующих заболеваний, да и сам вирус ведет себя по-разному. У нас были нефтяники — здоровые мужики, сильные такие, розовощекие. Пять дней — и превращались в худых, изможденных стариков, зараза их пожирала изнутри. Те пациенты, которые заразились в Москве, болели очень тяжело, а те, которые у нас в регионе, переносили болезнь легче. Местный вирус немного другой, не такой злой. Многое зависит от того, какую дозу вируса одномоментно получил человек. Если человек вообще не сталкивался с вирусом и сразу столкнется с большим его количеством, будет все очень плохо. Вот почему важна маска. Она не спасает от вирусных частиц, но она уменьшает вирусную нагрузку. А еще от внутреннего настроя пациентов многое зависит. Те, кто в позитиве был, кто за жизнь цеплялся, остались живы. А правильный внутренний настрой может дать только Бог.

— А почему детей вирус обходит стороной?

— Я детский врач и долго об этом думал. Полагаю, все дело в том, что у детей есть вилочковая железа, которая заставляет иммунную систему лучше работать. Впрочем, нам всем так или иначе все равно придется с этим вирусом встретиться. Но лучше, чтобы это было как можно позже, когда он приспособится к человеку и перестанет быть таким опасным. А это обязательно будет. Точно так же развивалась ситуация со свиным гриппом: в 2009 году от него умирало реально много людей, и если помните, была настоящая истерия, по городу ходили слухи, что Саратов зальют каким-то дезраствором, народ пачками закупал таблетки,— а потом он перешел в обычный ОРВИ.

Переоценка ценностей

— Когда информация о коронавирусе стала широко освещаться в СМИ, общество разделилось на два полярных лагеря. Одни говорят, что все это ерунда, игры политиков, другие сильно паникуют и считают, что это конец света. Что бы Вы сказали тем и другим как человек, который видит ситуацию изнутри?

— Истина как обычно посередине. Надо сказать, больше всего ковид-диссидентов как раз в медицинской среде. Я тоже им мог стать. До того момента, пока я с этой штукой не столкнулся лицом к лицу, я тоже думал, что это все ерунда, а истерия нагнетается специально. Человек так устроен, что обычно начинает верить во что-то, только когда видит это своими глазами. Был у нас знаковый случай. Перевели к нам женщину: беременность 30 недель, она начала рожать, отслойка плаценты. Мы всё что нужно сделали, дите и маму спасли. Я вызвал санавиацию, чтобы их поскорее от нас забрали. Приехала реаниматолог, молодая женщина. Спрашивает: «Ну что, ковид-то есть?». Я говорю: «Пошли». Повел ее в реанимацию. Она посмотрела на пациентов и ушла молча. На обратном пути заблудилась. Нашел ее, вывел на улицу. Она в шоке была. А надо понимать, что это реаниматолог санавиации, она в своей профессиональной жизни много чего повидала.

— А что можно сказать паникерам?

— Это не конец света. Точно! А паника — это плохо, потому что человек теряет волю, начинает совершать ошибки и только ухудшает ситуацию. У человека нет души в этот момент. Душа покидает тело, пустота внутри. Страх так тебя парализует, что ты и сделать ничего не можешь. В этот момент нужно только одно — молиться. Обращаться к Богу, и Он душу тебе на место вернет.

— Размышляли ли Вы о том, что значит этот вирус для человечества в принципе?

— Да. Но объясню это на своем личном примере, с точки зрения конкретного индивидуума. Мне сорок два года. Я за свою жизнь много где побывал, повидал разные страны, попробовал всевозможные деликатесы, развлечения. В плане материальных благ у меня, по большому счету, все есть. Но я это все не ценю — это данность. А вот когда ты покидаешь «красную зону», снимаешь защитный скафандр, выходишь на улицу и вдыхаешь полной грудью обычный городской воздух — вот тут ты понимаешь, что в жизни главное! Иметь возможность просто дышать, просто видеть небо, людей, деревья. Иметь возможность обнять родных и друзей. Это все то, на что ты раньше даже не обращал внимания, пробегал мимо… Вкусностей теперь уже не надо, просто поесть бы чего-нибудь. Вот епархия нам готовую еду привозит — это изумительно! Эта гречневая каша — лучше нет на свете ничего! Близкие — не было времени на них. Всё какие-то заботы, какая-то суета. А сейчас понимаю, что именно они — самое важное. Без коронавируса до меня бы это не дошло. Или дошло бы позже, был бы другой триггер…

— И, может быть, было бы слишком много сожалений об упущенном времени.

— Да. Поэтому что Бог ни делает — все к лучшему. Я не хочу сказать, что коронавирус — это хорошо. Люди страдают, умирают — это трагедия. Ты не можешь относиться к этому спокойно. Но и должно было случиться нечто такое, чтобы все мы встряхнулись, очнулись от того морока, в котором жили. Мы пришли к концу эры потребления, это тупик. Человечеству нужно осознать, какие у него на самом деле ценности. Это непросто, но мы все должны понять, что мы люди, а не потребители. Кстати, замечаю, что до моих детей это тоже начало доходить. У них есть всё, что может пожелать ребенок, но они пожили два месяца в изоляции и поняли: у тебя могут быть всякие гаджеты, но живого общения с родителями они не заменят. Спрашиваешь: «Что привезти?». Отвечают: «Ничего не надо, только сами приезжайте!».

Опять же, как мы раньше общались с друзьями? Увидел что-то занятное, скинул фоточку и тут же забыл об этом — вот и все общение. А теперь все не так. Встретился с ними на улице, поговорили на расстоянии, чтобы не рисковать их здоровьем, и я эту встречу до сих пор помню. Вы обратили внимание, что мы деградируем как вид? Раньше мы говорили слова, потом писали смс, а сейчас только лайки ставим да фотки шлем. То есть как в каменном веке первобытные люди наскальные рисунки рисовали, так и мы теперь — даже не рисуем, а просто фотографируем, что понравилось. Люди разучились словами пользоваться — а ведь вначале было Слово, и Слово было Бог. Если мы возвращаемся опять к наскальным рисункам и уходим от Бога, ничего в этом хорошего нет. Нужно Слово. Нужно живое человеческое общение.

— Согласна с Вами. А каково Вам видеть свое лицо на билбордах, когда по городу проезжаете?

— Сначала было здорово. Правда, очень приятно. Но теперь понимаю: это же гордыню мою провоцирует. То есть это дает понимание, что наш труд ценят, но избыточно это не должно быть.

— Как мы все могли бы вас еще поддержать?

— Молиться. Сопереживание в молитве для нас очень важно. Это не так наглядно, как баннеры, этого не передать картинками и лайками, но это значит очень много. Когда чувствуешь, что за тобой и с тобой Бог, ты можешь сделать всё. Ведь так?..